Андрей Митрофанов: «Выход новой книги нередко оставляет чувство определенной недосказанности…»
Андрей Митрофанов: «Выход новой книги нередко оставляет чувство определенной недосказанности…»
18 ноября 2022 года выходит в свет новая книга доктора исторических наук, профессора кафедры церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии Андрея Юрьевича Митрофанова «Император Андроник I Комнин в поэзии Вольфрама фон Эшенбаха. Очерки по истории Ренессанса XII века». В преддверии выхода книги мы публикуем традиционную беседу Д. В. Волужкова с А. Ю. Митрофановым.
***
- Андрей Юрьевич, сегодня наша беседа и радостная, и печальная одновременно. Радостная — потому что выходит Ваша новая книга, а печальная — потому что она завершает Комниновскую серию…
- Да, грустно ставить точку во вполне реализовавшемся творческом замысле, ибо выход новой книги, по крайней мере в моей практике, нередко оставляет чувство определенной недосказанности… Впрочем, подобное чувство всегда дает пищу новым идеям. Моя новая книга подводит своеобразный итог исследованиям последних нескольких лет, которые я посвятил Комниновской Византии и ее культуре.
- Обычно такой вопрос задают в конце беседы, но я, пожалуй, задам его сейчас — Ваши творческие планы? Чем Вы займетесь дальше?
- Сейчас у меня есть замысел написать книгу об эпохе императора Юстиниана I. Как сказал бы Арнольд Тойнби, эпоха Юстиниана — это, с одной стороны, период максимального исторического проявления византийской цивилизации, а с другой — этот период во многом определялся инерцией угасания предшествующей римской цивилизации. Мне особенно интересно исследовать памятники изобразительного искусства, созданные в эпоху Юстиниана.
- Почему?
- Потому что обычно Юстиниана и Феодору представляют так, как они изображены на мозаиках в церкви Сан-Витале в Равенне. Император и императрица в окружении многочисленной свиты застыли в парадных одеяниях во время императорского выхода из покоев Большого Константинопольского Дворца. Император — законодатель и императрица — покровительница гонимых монофизитов олицетворяют собой политическое и религиозное равновесие воссозданного римского мира. Их головы озарены нимбом — древним еще дохристианским символом божественной благодати.
Императрица Феодора из Сан-Витале, Равенна
Однако мозаики Сан-Витале были созданы только в период завоевания Юстинианом готской Италии (в 546–547 годах), и они были созданы на периферии империи. Жители Константинополя и наиболее богатых восточных провинций империи в своей повседневной жизни воспринимали Юстиниана совершенно иначе: а именно так как его изображали на золотых монетах (солидах), медальонах, диптихах, наконец, на триумфальной колонне Юстиниана в Константинополе, разрушенной османами в XVI веке. На монетах, например, портрет Юстиниана чеканился в образе римского воина в композитном шлеме, напоминающем известные шлемы из Дёрне или Концешт, в доспехах легионера, с копьем в деснице. На медальонах, диптихах и колоннах Юстиниан был изображен верхом на коне и также в доспехах. О чем свидетельствует подобная репрезентация? Прежде всего о том, что политическая идеология Юстиниановского царствования вдохновлялась классическими примерами римских императоров-воителей, таких как Цезарь и Август, Константин и Феодосий. Эта идеология была напрямую связана с имперской реконкистой, которую проводил Юстиниан.
- Разве о Юстиниане мало написано книг?
- Отнюдь, сложность заключается в том, что об эпохе Юстиниана написаны целые библиотеки. Шарль Диль, Бертольд Рубин, Аверил Кэмерон, Миша Майер, Джефри Грейтрекс, Майкл Вайтби сформировались как ученые византинисты, изучая именно эпоху Юстиниана. Однако остается целый ряд тем, связанных с эпохой Юстиниана, которые еще нуждаются в серьезных исследованиях, в частности, история ранних взаимоотношений Константинопольского двора с древними тюрками и аварами. Контуры изучения этой проблематики были только намечены в работах Льва Николаевича Гумилёва, который, как известно, византинистом не был и в своей работе опирался преимущественно на русские переводы древнекитайских летописей, выполненные в XIX веке архимандритом Иакинфом (Бичуриным). Исследования истории кочевников евразийских степей в постгуннскую эпоху, и в частности, при Юстиниане, осложняются фрагментарностью сведений наших источников: Прокопий Кесарийский не дает нам полной картины того, что же происходило в степях Северного Причерноморья при Юстиниане, в отличие, например, от Аммиана Марцеллина, который относительно подробно описал ключевые события этнополитической истории кочевников Северного Причерноморья в эпоху императора Валента. Во Франции проблематикой, связанной с историей постгуннских кочевников в эпоху Юстиниана, в настоящее время активно занимается археолог Мишель Казанский, а в Соединенных Штатах Америки — выдающийся тюрколог Питер Голден.
- А в России?..
- В России, как это ни парадоксально, эпохой Юстиниана I занимались не столь уж много, по сравнению с тем, сколь интенсивно, например, занимались у нас эпохой Македонской династии и, в частности, отношениями императоров этой династии: Константина Багрянородного, Никифора II Фоки, Константина Мономаха с кочевниками южнорусских степей: мадьярами и печенегами. Не так давно вышла фундаментальная монография известного ираниста Сергея Ремировича Тохтасьева «Язык трактата Константина Багрянородного De administrando imperio и его иноязычная лексика» (СПб., Наука, 2018), в которой подводится определенный итог исследованиям истории отношений Византии и варварской периферии в эпоху Македонской династии. При этом долгое время считалось, что время Юстиниана изучено уже настолько хорошо, что о нем трудно сказать что-либо по-настоящему новое. Исключениями, пожалуй, являются работы Александра Александровича Васильева, Михаила Никитича Крашенинникова и моего незабвенного учителя Галины Евгеньевны Лебедевой. Однако все они сознательно воздерживались от попыток написания обобщающих работ о Юстиниане, и это далеко неслучайно. А. А. Васильев подготовил прекрасное исследование на английском языке о царствовании Юстина I — предшественника Юстиниана, которое было опубликовано в Америке. М. Н. Крашенинников всю жизнь исследовал рукописную традицию Прокопия Кесарийского, однако не успел подготовить критическое издание сочинений Прокопия, поскольку в советское время был репрессирован и умер в Семипалатинском лагере. Г. Е. Лебедева занималась законодательством Юстиниана, в первую очередь Кодексом. Она справедливо рассматривала эпоху Юстиниана как кульминационный этап развития Поздней Римской Империи.
- А как обстоит дело сегодня?
- Сегодня очень популярны узкие исследования по военной проблематике позднеримской эпохи. Мои коллеги пишут хорошие книги о Юлиане Отступнике, о военной организации поздней римской армии в эпоху Константина, Феодосия, Юстиниана, однако сфера моих интересов лежит в несколько иной области.
- Однако Вы много писали на военные темы в Комниновском цикле…
- Тем не менее меня всегда в большей степени интересовала религиозная история и история культуры, военная же история, которой я уделил большое внимание в трилогии о Комнинах, всегда была для меня чем-то вторичным, чем-то, что имеет значение лишь в контексте культурного и религиозного развития византийского общества. Поэтому я хотел бы прежде всего сосредоточиться на культурных предпосылках т. н. реконкисты Юстиниана, а также на ее культурно-исторических последствиях. Насколько жизнеспособна была возродившаяся Римская Империя в условиях VI столетия? Что Константинополь мог предложить готам, гепидам, гуннам, наконец, старинным врагам — персам в этот период в качестве культурной альтернативы? Это большой и сложный вопрос.
- А в контексте истории церковного права какое значение имела политика Юстиниана?
- По моему глубокому убеждению, Юстиниан попытался возродить принципы взаимоотношений Церкви и Римской империи, которые заложил Константин. Как справедливо отмечал Тимоти Барнс — крупный британский исследователь эпохи Константина Великого, — после своего идейного обращения в христианство Константин фактически превратил епископов в императорских чиновников высшего ранга. Многие епископы, например, Осий Кордубский, Евсевий Кесарийский, Евсевий Никомедийский стали личными друзьями императора. Преемники Константина, особенно Констанций II, отчасти продолжили эту традицию. В частности, Констанций II в период войны с Магненцием приблизил к себе двух арианских епископов — Урсакия Сингидунского и Валента Мурсийского. Однако, вместе с тем, Констанций II и его младший брат Констант попытались ограничить влияние епископов при дворе, следствием чего стали знаменитые правила Сардикийского и Антиохийского Соборов, запретившие епископам являться в военную ставку императорского комитата, т. е. полевой армии, без приглашения августа. Позднее Юлиан Отступник лишил епископов привилегий в процессе реализации своего политического курса реставрации язычества. И хотя Юлиан сравнительно быстро погиб во время провальной персидской кампании, однако при его преемниках-христианах епископы так и не смогли вернуть себе былое положение и вынуждены были довольствоваться только экономическими привилегиями и в ряде случаев правом вершить суд по светским делам в городских муниципиях, т. н. episcopalis audientia. Юстиниан же, два века спустя после Константина, попытался вернуть епископам их положение императорских чиновников особого ранга, тщательно регламентировав процедуру их избрания и запретив епископам продолжать супружескую жизнь со своими женами, закрыв доступ к епископскому сану тем, кто имел детей, т. е. прямых наследников. Эта реформа Юстиниана, зафиксированная в «Кодексе» и особенно в «Новеллах», например, в 123-й и 137-й Новеллах, имела гораздо большее значение для взаимоотношений Церкви и государства, чем пресловутая теория «симфонии» властей, изложенная в преамбуле в 6-й Новелле.
- Каковы были последствия правления Юстиниана?
- Последствия эти были весьма противоречивыми. С одной стороны, Юстиниан завоевал королевства вандалов и готов, вернул под власть Римской империи Северную Африку, Италию и юг Испании. Однако, с другой стороны, следствием бесконечных войн, которые вел Юстиниан на Западе, стало финансовое разорение и ослабление Империи на Востоке, а также на Севере. В результате уже при Юстиниане персидский шах Хосров I Ануширван захватил столицу римской Сирии — Антиохию, а кочевники «гунны» (кутригуры) хана Забергана чуть было не взяли Константинополь… Затем Империя столкнулась с новым противником — грозным Аварским каганатом, который представлял собой осколок протомонгольской кочевой орды «Рурань» в Восточной Европе. Только последний представитель династии Юстина I — император Маврикий, который был выдающимся военачальником своего времени, смог на время предотвратить военную катастрофу Восточной Римской империи. Маврикий нанес поражение аварам, перенес боевые действия на территорию каганата к северу от Дуная, посадил на персидский престол своего ставленника Хосрова II Парвиза и добился от него возвращения римских провинций в Армении и Месопотамии, потерянных еще в IV веке после провала похода Юлиана. Маврикий учредил Равеннский экзархат в Италии, что позволило римлянам перегруппировать свои силы и удерживать значительные территории полуострова в борьбе с лангобардами.
Я бы хотел также написать отдельную книгу об императоре Маврикии как о продолжателе Юстиниана, который вошел в историю не только своими блистательными победами, но и трагическим финалом, достойным Тацита. Ибо после свержения и убийства Маврикия вместе с сыновьями в 602 году военно-политическая катастрофа Восточной Римской империи на Востоке была окончательно предопределена. Следствием этой катастрофы стала трансформация всех Позднеримских социально-политических институтов и рождение средневековой Византии как преимущественно Греческой империи.
- Вернемся к средневековой Византии. В предисловии к своей предыдущей книге — «Время Анны Комниной» — Вы писали: «С момента выхода нашей последней книги “Император Алексей I Комнин и его стратегия” прошел год. Уже публично прозвучали комментарии…» Снова прошел год. Какие-то комментарии по поводу Анны прозвучали?
- Комментариев было не так чтобы очень уж много… Поэтому я благодарен Дмитрию Михайловичу Володихину, Евгению Александровичу Мехамадиеву и Валерию Павловичу Степаненко за отклики на мои уже вышедшие монографии. Д. М. Володихин и Е. А. Мехамадиев написали весьма содержательные рецензии на мои книги. В. П. Степаненко также написал две рецензии, причем вторая из них стала ответом уже на мой полемический отклик на его первую рецензию. Надо признать, наша полемика получилась очень жесткой, возможно, даже чрезмерно жесткой, однако в конечном итоге она была для меня полезна и интересна.
- Были еще какие-то отклики?
- Да, были различные комментарии в Интернете, написанные, как правило, теми, кто не являются специалистами в области византиноведения. На подобные комментарии или, точнее сказать, выпады, я не считаю нужным отвечать. Не следует обращать внимание на маргиналии непрофессионалов, дабы не уподобляться участникам недавней печально известной дискуссии о Наполеоне Бонапарте…
- В книге «Время Анны Комниной» Вами была высказана мысль о том, что между событиями византийской истории и событиями истории русской существует некая связь. В частности, мы говорили с Вами о возможной рецепции римско-византийской правовой культуры в Российской империи, имея в виду дворцовые перевороты конца XVII–XVIII веков. Однако, как мы помним, у некоторых Ваших коллег подобные рассуждения вызвали, скажем так, возражения…
- Возражения моих коллег не показались мне достаточно убедительными. В сущности, эти возражения сводились к трем простым аргументам: 1) высказанные нами идеи о византийском влиянии на российскую политическую культуру XVIII века ненаучны, 2) Петр I был кощунником и святотатцем, 3) Петр I как политик был наследником не византийских императоров, а монгольских ханов. Признаться, не хотелось бы сейчас вновь погружаться в эту полемику. Скажу только, что в науках, занимающихся проявлениями человеческого духа (нем. Geisteswissenschaften), еще не изобретены формальные критерии, которые позволяли бы создать нечто вроде научной цензуры, определяющей степень «научности» той или иной гипотезы. Исторический опыт демонстрирует нам, что попытки создания подобных критериев и подобной цензуры заканчиваются весьма плачевно…
- И всё же, что Вы скажете по существу этих трех аргументов?
- Я по-прежнему полагаю, что политическая и правовая культура Российской Империи сформировалась под сильным византийским влиянием, которое было унаследовано от времен Ивана III и которое воздействовало на российский двор подспудно, через культивировавшийся Петром Великим интерес к античной классической древности. Уже в своем Манифесте (Уставе) о престолонаследии, изданном в феврале 1722 года, Петр ссылается на прецедент Ивана III и утверждает византийский принцип назначения наследника престола волей правящего государя. Если мы обратимся к римско-византийской истории, то увидим, что именно так поступил Константин Великий, разделивший в 335 году Империю между своими сыновьями и племянниками. Точно таким же образом поступил Констанций II, перед смертью объявивший мятежника Юлиана своим преемником. Именно так, через провозглашение наследника правящими императором или императрицей, происходила передача престола в период правления династий Льва I и Юстина I. Как справедливо писал специалист по военной истории Петровской эпохи Павел Александрович Кротов, Петр живо интересовался походами Александра, заказывал переводы «Записок» Цезаря, читал «Житие Константина» Евсевия Кесарийского. Это наследие античной имперской мысли воспринималось им в привычной церковной, т. е. по сути византийской парадигме, вполне сочетаясь с библейским образом Самсона, разрывающего пасть льва в парке Петергофа. Позднее Екатерина Великая, увлекавшаяся, по словам Исабель де Мадариаги, чтением Плутарха и Тацита, преобразовала античные политические идеи в хорошо известный и вполне конкретный проект воссоздания Византийской Империи, т. н. Греческий проект.
Далее. Петр не был кощунником и святотатцем. Он был человеком своего времени, в котором большую роль по-прежнему играла шутовская культура, восходящая к средневековым скоморохам, и Всешутейшие соборы были всего лишь элементом этой специфической культуры.
Николай Симонов - Петр.
"Петр Первый". Реж. Владимир Петров. 1937-38
И, наконец, Петр как политик не был наследником монгольских ханов, ибо ханы, как известно, выбирались на курултае, а Петр был самодержавным государем по праву рождения. Самодержавие же — это именно византийский феномен.
- А по поводу дворцовых переворотов?..
- Дворцовые, а точнее, военные перевороты XVIII века во многом были следствием создания Петром I профессиональной армии и профессионального офицерского корпуса. Петр сформировал армию и офицерский корпус по образцу шведской, английской и французской армий своего времени, которые, в свою очередь, создавались в XVII веке для борьбы против испанской гегемонии в соответствии с принципами организации римской армии, точнее, той армии, которая существовала в Поздней Римской Империи и была описана Аммианом Марцеллином, Прокопием Кесарийским и Псевдо-Маврикием. Результатом титанических реформ Петра Великого стала победа России над Швецией, которая была в то время сильнейшей военной державой Европы; результатом же блистательного царствования Екатерины II стал разгром Наполеона и вступление русской армии в Париж при ее прекрасно образованном, но достаточно посредственном внуке. Вполне естественно, что офицерский корпус Российской Империи, не только обеспечивавший эти победы, но являвшийся культурной элитой, претендовал на участие в политическом управлении страной точно так же, как это было в Поздней Римской Империи и ранней Византии. Этим фактором и объясняются военные перевороты, происходившие в России со времени восшествия на престол Екатерины I в 1725 году и вплоть до неудачного восстания декабристов в 1825 году.
- Обратимся к Вашей новой книге. В предисловии Вы пишете: «Автор настоящей книги не является германистом, и его работа не претендует на то, чтобы считаться статусной работой по истории средневековой немецкой литературы». Вам не кажется, что этим заявлением Вы как раз провоцируете германистов на полемику?
- Да, безусловно. Я хотел бы вступить в полемику с германистами-медиевистами, которых в нашей стране осталось не так уж много. Было бы любопытно устроить своего рода интеллектуальный турнир, тем более что у меня есть много старых друзей среди коллег-германистов. В свое время выдающийся германский император Фридрих II Гогенштауфен (1212–1250), заключивший союз с Никейской греческой империей против Римского папы Григория IX, обвинял его в безумии на том основании, что папа объявляет еретиками греков несмотря на то, что само Священное Писание Нового Завета было написано на греческом языке. По-своему примечательно, что одна из первых апологий Византии в средневековой Западной Европе принадлежала именно германскому императору. Это дает повод к серьезной дискуссии о византийско-германских культурных связях, тем более, что герой моих предшествующих книг, византийский император Алексей I Комнин (1081–1118), заключил союз против Римского папы Григория VII с германским императором Генрихом IV (1054–1106) в период борьбы за инвеституру.
- Довольно неожиданный поворот в Вашем творчестве!.. Нельзя ли подробнее о предыстории этих византийско-германских связей?
- Безусловно, отношения Византийской империи со средневековой Германией имели давнюю предысторию. Нужно иметь в виду, что германская культура на протяжении веков оказывала чрезвычайно сильное влияние сперва на Римский мир, а затем и на Византию. Германцы были основным военным противником Рима в Европе, еще начиная со времен Гая Мария, и в конечном итоге именно они сокрушили Западную Римскую империю в V веке, хотя в этом процессе сыграли определенную роль также иранские и протомонгольские кочевые народы: аланы и гунны. Восточная Римская империя испытала колоссальное военное, политическое и культурное влияние германцев. Например, императрица Элия Евдоксия, жена императора Аркадия (395–408), мать Феодосия II (408–450) и Пульхерии (414–421; 450–453), была дочерью франкского военачальника Баутона. Готы вместе со своими военными вождями Гайной, Ареобиндом, Теодорихом Страбоном были главной ударной силой восточноримской армии в V веке. Влияние готов на формирование восточноримской военной аристократии сохранялось и в эпоху императора Юстиниана I (527–565), который основал православную миссию в донских степях, где обитали в эту эпоху готы-тетракситы. Это, кстати, один из самых ранних прецедентов христианизации будущей территории России.
Значительно позднее, когда была создана Священно-Римская Империя, германский император Оттон II Рыжий (961–983) женился на Феофано, племяннице византийского императора Иоанна I Цимисхия (969–976), которая сыграла выдающуюся роль в немецкой истории того времени.
В эпоху Крестовых походов, современником которой был Вольфрам фон Эшенбах, византийская аристократия была очень тесно связана с западноевропейским рыцарством, не только с немецким, но также с норманнским и франкским. Об этом мы еще поговорим. В частности, кесарь Константин, сын императора Михаила VII Дуки Парапинака (1071–1078) и императрицы Марии Аланской до обручения с Анной Комниной был обручен с дочерью Роберта Гвискара Еленой, из-за которой Роберт впоследствии начал войну против Византии. Правнучка императора Иоанна II Комнина (1118–1143), Мария стала Иерусалимской королевой, женой двух королей: Амори I (1163–1174) и Балиана II Ибелина (1187). Племянница императора Мануила I Комнина (1143–1180) Феодора Комнина, знаменитая своим романом с будущим императором Андроником I (1182–1185), также была Иерусалимской королевой, женой короля Балдуина III (1143–1163). Наконец, сам император Мануил I Комнин был женат на немецкой принцессе Берте Зульцбахской, а затем на норманнской принцессе Марии Антиохийской. Подобные брачные узы, сложившиеся в эпоху Комнинов, способствовали как византийскому культурно-политическому влиянию на страны Западной Европы, так и обратному влиянию норманнского, франкского, немецкого рыцарства на византийскую военную аристократию и ее образ жизни. Поэтому проблема восточноримско-германских связей представляется важнейшей для понимая всей средневековой истории и культуры. Мне бы хотелось подробнее исследовать эти связи.
- Как я понимаю, на этот раз Вы решили искать параллели образу византийского императора в западноевропейской рыцарской литературе?
- Да, совершенно верно. Рыцарская литература не может рассматриваться в отрыве от исторического контекста, в котором она создавалась. Первый рыцарский роман — «Роман об Александре» был написан на старофранцузском языке на основе древнегреческого романа Псевдо-Каллисфена, с которым познакомились крестоносцы в период их пребывания в Константинополе при дворе императора Алексея I Комнина. Готфрид Бульонский и Гуго де Вермандуа хотели ощущать себя продолжателями древних. Старофранцузский «Роман об Ираклии» создавался на основании византийских преданий о борьбе императора Ираклия против персидского шаха Хосрова II Парвиза ради освобождения Животворящего Креста, похищенного персами в Иерусалиме в 614 году. Эти предания стали известны в Западной Европе благодаря латинскому переводу «Хронографии» Феофана, который был выполнен в IX веке Анастасием Библиотекарем. Точно так же и романы Вольфрама фон Эшенбаха были написаны этим замечательным поэтом под влиянием культурной атмосферы своего времени. Император Андроник Комнин был очень яркой и во многом загадочной фигурой среди прочих персонажей драматической европейской истории второй половины XII века, поэтому его образ и повлиял на творчество многих современников, в том числе и на Вольфрама фон Эшенбаха.
- Благодаря работам А. П. Каждана Андроника Комнина обычно представляют глубоко византийским феноменом. Не странно ли, что Вы решили искать параллели образу Андроника в западноевропейской рыцарской литературе? Насколько это оправданно? Какое отношение имеют Вольфрам фон Эшенбах и его рыцарские романы к фигуре этого противоречивого византийского императора?..
- В ходе работы над книгой я пришел к выводу о том, что Андроник Комнин — кровавое царствование которого во многом предопределило падение Константинополя в 1204 году — приобрел широкую известность в Западной Европе уже к концу XII столетия благодаря литературному творчеству такого крупнейшего представителя Ренессанса XII века как Вильгельм Тирский. Вильгельм был прекрасным историком, блестящим знатоком латыни и политическим деятелем Иерусалимского королевства, созданного крестоносцами в Палестине. Благодаря его посредничеству Вольфрам фон Эшенбах заимствовал основные сюжеты для жизнеописания Гамурета Анжуйского, одного из главных героев романа «Парцифаль». Так, например, история неудачной египетской экспедиции византийского императора Мануила I Комнина (1143–1180) и иерусалимских крестоносцев стала сюжетной основой для описания Вольфрамом приключений Гамурета в Египте и Индии. Бегство Андроника Комнина и его возлюбленной, Иерусалимской королевы Феодоры Комниной, к сирийским сельджукам и на Кавказ было использовано Вольфрамом в рассказе о службе Гамурета арабскому халифу. Социально-политический строй киданьского государства Западное Ляо с его традициями женского правления стал источником для создания образа царицы Белаканы.
- Прежде чем мы продолжим разговор о творчестве Вольфрама фон Эшенбаха, давайте уточним. Вольфрам фон Эшенбах, автор рыцарского романа «Парцифаль», был… неграмотным?
- Да, неграмотным.
Вольфрам фон Эшенбах, Манесский кодекс
Однако в этом факте нет ничего из ряда вон выходящего. Действительно, по мнению большинства немецких литературоведов, изучающих творчество Вольфрама фон Эшенбаха, он был неграмотным, что не было редкостью среди министериалов (или по-немецки динстманнов) эпохи Штауфенов, из среды которых происходил наш миннезингер. В эпоху Штауфенов грамотность еще считалась, в силу определенного консерватизма немцев, атрибутом клириков, но не рыцарей. Хотя миннезингеры сделали очень много для разрушения привычных стереотипов…
- Как же в таком случае Вольфрам фон Эшенбах мог прочитать произведения Вильгельма Тирского и заимствовать из них сюжеты?
- Дело в том, что Вольфрам определенно знал старофранцузский язык, что позволило ему познакомиться с романами Кретьена де Труа «на слух» и использовать его сюжеты для создания своих собственных романов на средневерхнемецком языке. Точно таким же образом, Вольфрам познакомился и с произведением Вильгельма Тирского: либо Вольфрам понимал латынь также «на слух» и слушал чтение книги Вильгельма кем-то из капелланов ордена тамплиеров в орденской трапезной во время своего путешествия по Испании (а путешествие Вольфрама в Испанию, точнее в Арагон — установленный факт), либо Вольфрам слушал одно из многочисленных переложений «истории» Вильгельма на старофранцузский язык, которые стали появляться очень рано, уже в конце XII века. Это позволило Вольфраму познакомиться по крайней мере с основными темами этого исторического сочинения. Лично я склоняюсь ко второй версии, исходя из которой Вольфрам был знаком с сочинением Вильгельма Тирского благодаря его переложению на старофранцузский язык, который открыл немецкому миннезингеру мир старофранцузского рыцарского романа. Об этом свидетельствует колоссальное количество галлицизмов в средневерхнемецком тексте «Парцифаля».
- Почему немецкий миннезингер вообще обратил внимание на византийские сюжеты? Знал ли он что-либо о Византии? Чем его могли заинтересовать крестоносцы и их походы к Святой Земле?
- Вольфрам жил в эпоху Крестовых походов, был рыцарем, и, возможно, сам принимал участие в Крестовых походах против мавров в Испании. Этим обстоятельством и объясняется его интерес к крестоносцам, одним из которых он был. При этом интерес Вольфрама к Византии на самом деле не был чем-то из ряда вон выходящим. Вольфрам долгое время служил при дворе ландграфов Тюрингских, которые принимали участие в гражданской войне в Германии, вспыхнувшей в конце XII века между сторонниками Штауфенов и Вельфов. А главным претендентом на германский императорский престол со стороны Штауфенов был Филипп Швабский. Кем же была его жена? Его жена была византийской принцессой. Это — Ирина Ангелина, дочь византийского императора Исаака II Ангела. Того самого Исаака, который свергал Андроника Комнина в 1185 году. Ирине Византийской посвятил свое знаменитое стихотворение другой известный немецкий миннезингер Вальтер фон Фогельвейде. Он называл принцессу «Rose ohne Dornen» (Розой без шипов).
- То есть, как мы уже говорили, византийская аристократия была тесно связана с немецким рыцарством?
- Разумеется. Мы можем уточнить, что первой женой византийского императора Мануила I Комнина, экзистенциального соперника Андроника, была Берта Зульцбахская, сестра германской королевы Гертруды, которая, став императрицей ромеев, получила греческое имя Ирина. Иными словами, византийская аристократия была тесно связана с немецким рыцарством в эту эпоху посредством династических браков. Вольфрам видел своими глазами Ирину Византийскую и ее придворных, посещая двор Филиппа Швабского в замке Гогенштауфен.
- Вольфрама фон Эшенбаха можно назвать знатоком и ценителем византийской культуры?
- В определенной степени да, хотя представления Вольфрама о Византии, как и о других восточных странах, все-таки носили довольно экзотический характер. Вольфрам воспринимал Восток весьма наивно, по аналогии с современным ему западноевропейским католическим миром. Об этом, в частности, свидетельствует вольфрамовское сравнение арабского халифа с Римским папой, — попытка объяснить слушателям романа значение сана халифа по аналогии с саном Римского епископа. Другой пример подобной наивной вольфрамовской аналогии — сравнение богатства армянского католикоса Ромклы с разграбленными в 1204 году богатствами «греческого», т. е. византийского императора. И все же Вольфрам как ценитель византийской культуры весьма оригинален. Если Вильгельм Тирский и другой его последователь Робер де Клари, принимавший участие в завоевании Константинополя в 1204 году, воспроизвели «черную легенду» об Андронике Комнине, которая распространялась сторонниками династии Ангелов, то Вольфрам подошел к сюжетам Вильгельма Тирского творчески, переработав их в своем романе и совместив с другими литературными сюжетами, связанными с семейными преданиями Плантагенетов, к которым по матери принадлежал германский император Оттон IV. Наконец, Вольфрам был современником трагедии 1204 года — завоевания Константинополя крестоносцами, о котором он оставил в «Парцифале» очень краткое, но весьма красноречивое замечание.
- Вы упомянули «черную легенду» об Андронике. Что это значит?
- Под «черной легендой» я подразумеваю в данном случае политическую пропаганду политических противников Андроника, например, сторонников норманнки, императрицы Марии Антиохийской, затем — представителей династии Ангелов, которая нашла свое отражение на страницах «историй» Иоанна Киннама и Никиты Хониата, а затем была заимствована (не у Хониата, а благодаря независимым информационным каналам) Вильгельмом Тирским и Робером де Клари. Авторы этой «черной легенды» изображали Андроника сперва коварным заговорщиком, а потом кровавым тираном и похотливым стариком.
- Насколько это соответствовало реальному образу Андроника?
- Представленному в «черной легенде» образу противоречат некоторые проявления характера Андроника как смелого и благородного, можно даже сказать, куртуазного рыцаря, который действительно привлекал к себе придворных своего посредственного кузена Мануила I Комнина дружеским и доступным обхождением, был кумиром знатных дам благодаря изысканной галантности и утонченности. Что же касается участия Андроника в заговорах против Мануила, здесь надо отметить, что сведения об этих заговорах изложены крайне запутанно. Сочинение Иоанна Киннама, который рассказывает об «изменных делах» Андроника, вообще дошло до нас только в сокращенном виде, в виде эпитомы. Правда, некоторые ученые пытаются доказать, что труд Киннама сохранился в исходном авторском варианте, но их аргументы весьма неубедительны. Поэтому доверять Киннаму в той части, в которой он пишет о заговорах Андроника, довольно сложно. Киннам же служил источником Никите Хониату при описании царствования Мануила Комнина, когда и происходили мнимые заговоры Андроника. С этой точки зрения очевидно, что Андроник просто пал жертвой политических репрессий завистливого Мануила, но смог бежать из тюрьмы и превратился в серьезного политика, с которым Мануил был вынужден считаться. Определенную роль в этом сыграла поддержка, которую оказал Андронику Галицкий князь Ярослав Осмомысл и нанятая им половецкая дружина. Мануил опасался, что Андроник выступит в роли Юстиниана II Ринотмета, захватившего некогда Константинополь с помощью булгар, и пошел на примирение.
- И тем не менее Андроник поднял мятеж?..
- Мятеж Андроника происходил в условиях смуты, охватившей столицу Империи, и преследовал целью спасение государства. С этой точки зрения мы могли бы сравнить этот военный мятеж с восстанием декабристов 1825 года или с Корниловским выступлением.
- «Кровавый тиран»…
- Террор Андроника против знати, с одной стороны, был местью бывшим клевретам Мануила I, по милости которых Андроник годами был вынужден скитаться на чужбине. Он воспринимал эту месть как справедливое воздаяние, и не остановился даже перед расправой над семьей Мануила I. С другой стороны, Андроник преследовал «латинских» в первую очередь венецианских купцов, которые обосновались в Константинополе со времен Алексея I Комнина. Коммерческая деятельность этих купцов вела к упадку ромейской национальной торговли и к постепенному закабалению Византийского государства иностранными кредиторами. И. П. Медведев на этом основании называл Андроника «красным» императором, хотя в действительности ничего «красного» в его политике не было. Андроник не был вождем демоса, предводителем плебса. Он был аристократом и патриотом, а аристократизм и патриотизм, как известно, с «красным» политическим курсом совершенно не совместимы. Об этом свидетельствует еще древнеримский прецедент братьев Гракхов.
- «Похотливый старик»…
- Если мы говорим о браке пожилого Андроника с юной Агнессой Французской, давший повод упрекать императора в похотливости, то этот брак был лишь политическим маневром, который ставил целью не допустить претензий брата Агнессы, французского короля Филиппа II Августа, на византийской престол. А реальность подобных претензий была доказана таким выдающимся специалистом по эпохе Филиппа Августа, как Александр Картельери.
- Были ли в византийской истории другие примеры создания таких «черных легенд» об императорах? Как это сочеталось с представлением о сакральности императорской власти?
- Подобные прецеденты в византийской истории, конечно же, были. В Византии существовало представление о сакральности императорской власти, но не о сакральности личности императора. Римский император так никогда и не превратился в египетского фараона. Приведу несколько примеров. Наиболее известный — «черная легенда» о Константине Великом, которая была создана Юлианом Отступником. Юлиан ненавидел все, что было связано с Константином и христианством прежде всего из-за массового убийства членов своей семьи по приказу сыновей Константина в 337 году и стремился опорочить память покровителя христианства. Отдельные фрагменты этой «черной легенды», например, история обращения Константина в христианство ради отпущения грехов после убийства Криспа и Фаусты в 326 году, похабные анекдоты из личной жизни Константина, обвинение Константина в инспирировании персидской войны из-за личных корыстных интересов попали в сочинения поклонников Юлиана, в частности, в речи Либания, в деяния Аммиана Марцеллина и в историю Евнапия, оказав влияние на более позднего языческого историка Зосима. Еще один, даже более хрестоматийный пример — «Тайная История» Прокопия Кесарийского. Прокопий, прославлявший Юстиниана и Феодору в истории войн этой царственной четы и в трактате «О постройках», в «Тайной истории» ту же чету всячески поносил. Мой учитель Галина Евгеньевна Лебедева предполагала, что Прокопий находился под влиянием Катулла и вдохновлялся при написании «Тайной истории» его стихами, в которых присутствует сознательная диффамация его же собственной возлюбленной Лесбии. Третий пример — диффамация императрицы Мартины, жены Ираклия, следы которой сохранились в «Хронографии» Феофана и в «Бревиарии» Никифора. Эта диффамация восходит к придворной пропаганде Константа II, который обвинял Мартину, мачеху своего отца, в кровосмесительном незаконном браке со своим дедом, тем самым пытаясь легитимизировать собственную узурпацию. И, наконец, пример «черной легенды» об императорах — это разделы «Хронографии» Феофана, которые, по мнению Пауля Шпека, восходят к досье Георгия Синкелла и содержат анекдоты и тенденциозные эпизоды, служащие диффамации императоров Исаврийской династии Льва III Исавра и Константина V Копронима.
- В начале нашей беседы Вы упомянули о «науках, занимающихся проявлениями человеческого духа (нем. Geisteswissenschaften)». В Вашей книге сказано, что этот термин «гораздо более точно соответствует подлинному призванию византинистики…» Поясните Вашу мысль?..
- Я убежден, что принятый у нас термин «гуманитарные науки» ущербен и в силу этой ущербности весьма удобен для носителей марксистской псевдо-философии, которые часто заменяют этот аморфный термин не менее аморфным термином «социальные науки». В современном материалистическом мире уже слышатся голоса о том, что на подлинную научность «science» якобы могут претендовать только естественно-научные дисциплины, а т. н. «гуманитарные науки» — это и не науки вовсе, а нечто вроде «искусства» или интеллектуальной игры.
- Позвольте, но разве эти голоса слышны лишь сейчас? Разве в прошлом, XX веке, считалось иначе?
- Вы назвали «прошлым веком» век XX-й, и я никак не могу к этому привыкнуть. Где-то в подсознании «прошлым веком» для меня навсегда останется XIX век… В XIX веке и по крайней мере в первой половине XX века в исторической науке господствовал позитивизм. Это означало, что история рассматривалась как одна из основных наук о человеке, если не основная наука. Помните известное выражение, приписанное Бисмарку? Франко-прусская война 1870–71 годов была выиграна немецким гимназическим учителем истории… Но разрушительные войны XX века очень выразительно продемонстрировали страшное явление, которое наш современник, писатель и путешественник Михаил Юрьевич Кожухов, называет «расчеловечеванием» на войне. Это безусловно способствовало определенной компрометации классической исторической науки, ибо среди предметов изучения историков-позитивистов войны занимают очень большое, если не ключевое место.
Продолжение читайте здесь.
Комментариев пока нет