Андрей Митрофанов: "Свои литературные опыты я рассматриваю лишь как часть призвания историка"

3 мая 2021 года выходит в свет новая книга доктора исторических наук Андрея Юрьевича Митрофанова «Время Анны Комниной».
В преддверии выхода книги Издательство Санкт-Петербургской духовной академии публикует вторую беседу директора Издательства Д. В. Волужкова с А. Ю. Митрофановым.
Все предыдущие беседы Андрея Юрьевича и Дмитрия Владимировича проходили, как правило, в офисе Издательства, в неформальной обстановке.
На этот раз общаться коллегам-единомышленникам пришлось дистанционно, ибо автор книги находится заграницей. В первой беседе речь шла в основном о новой книге. Однако разговор незаметно перешел на другие темы...

***

- Андрей Юрьевич, раз уж мы, начав разговор с Анны Комниной, дошли до театра, хочу поинтересоваться: Вы представляете себе возможную постановку «Алексиады» на сцене?

- Да, конечно же! Вполне представляю полноценный спектакль по «Алексиаде», в котором роль императора Алексея играл бы, например, Михаил Михайлович Козаков, а роль Анны Комниной — Алла Сергеевна Демидова? Увы…

М. М. Козаков

- Козаков и Демидова — представители двух разных театральных школ, хотя оба — мастера художественного слова, серьезно работавшие с поэзией. Поэтому Вы предложили именно такой состав?

- Не только поэтому. Помните, в свое время по роману американского писателя Роберта Пенна Уоррена «Вся королевская рать» в СССР был снят замечательный фильм? (Трехсерийный черно-белый фильм снят в 1971 году. Инициатор съёмки фильма, автор сценария и режиссёр-постановщик Александр Гуткович. В главных ролях Георгий Жженов и Михаил Козаков. — Д. В.). В этом фильме — прекрасный актерский дуэт Михаила Михайловича Козакова и Аллы Сергеевны Демидовой: очень выразительное изображение детской дружбы двух героев и глубокого безответного чувства персонажа Козакова, которое столь непохоже на тот зоологический уровень отношений, который демонстрируют нам в современных отечественных картинах порой даже талантливые режиссеры…

А. С. Демидова

Как вспоминал впоследствии сам Михаил Михайлович Козаков, роль его героя — Джека Бёрдена в этом фильме навсегда осталась для него самого определенным эталоном, экзистенциальным образцом. Уверен, лишь актеры с таким потенциалом могли бы создать спектакль или кинокартину об Анне Комниной и ее отце.

- Кто из драматургов, по-Вашему, мог бы взяться за текст Анны?

- Боюсь, что искать подобных драматургов сегодня не имеет особого смысла.

- Вы говорите это, находясь в Европе. Сказанное Вами относится к современному европейскому театру, или не только?

- Находясь временно в Европе, я стараюсь следить за русским театральным репертуаром, сопоставляю его с тем, что вижу в европейских странах. Если русский музыкальный театр — опера, оперетта, балет — придерживается, к счастью, классического репертуара и этим, с моей точки зрения, положительно отличается от европейского музыкального театра, то русский драматический театр, как и европейский, весьма противоречив.

- Здесь Вам могут возразить. С одной стороны, скажут Вам, в нашем музыкальном театре N. Онегин и Ленский… даже не будем говорить, что делают!.. С другой стороны, спросят у Вас, а когда Вы последний раз были на постановке в драматическом театре NN., на который все столицы ломятся и где все так остро и современно! Что Вы на это скажете?

- Однако, каверзные вопросы Вы задаете! Да, в опере я был еще перед отъездом из Петербурга — в Михайловском на «Травиате», которую исполняли, как и полагается, на итальянском языке. Прекрасно! Тогда же примерно был и в драме — в Большом Драматическом Театре на «Трех Толстяках» в постановке Андрея Анатольевича Могучего. Это довольно интересное авторское прочтение в общем-то дрянного произведения Юрия Олеши… Конечно же, оперный театр очень сильно отличается от драматического. Опера обязывает — в идеале обязывает, я понимаю — режиссера более строго соблюдать канон произведения, от чего постановщик драматического спектакля в наши дни как правило старается уйти. В то же время, если сравнивать, например, постановку «Волшебной флейты» на сцене La Scala с «Волшебной флейтой», которая идет на сцене Михайловского театра, то я предпочитаю постановку Михайловского театра.

- Так, общие черты Ваших театральных предпочтений прояснились. Максимально допустимый реализм, минимальный театральный эксперимент и, по возможности, камерная постановка. Я правильно понял?

- Да, возможно, мои театральные предпочтения в чем-то старомодны. Это так. Однако моим художественным credo являются слова Михаила Михайловича Козакова, сказанные им как-то незадолго до кончины: в искусстве необходимо различать модернизм и авангардизм. Модернизм в поэзии, литературе или в театральном творчестве стремится сказать свое новое слово, опираясь при этом на предшествующую традицию. Например, Иосиф Бродский принадлежит искусству модернизма. А вот авангардизм — это попытка сказать новое слово в искусстве, порывая с традицией, игнорируя предшественников. Я вслед за Михаилом Михайловичем Козаковым признаю модернизм, но отвергаю авангардизм.

- Старомодность. Неплохая добавка к вышеперечисленным критериям. Однако, полагаю, мы не будем заниматься критикой современного искусства?

- Конечно, не будем! Не за этим мы с Вами «встретились» побеседовать. Относительно современного искусства замечу лишь, что ему, к сожалению, свойственна достаточно сильная заидеологизированность. С этой точки зрения оно сильно напоминает раннее советское искусство 1920-х годов. Мне в свое время, еще в 1990-е годы, довелось вести очень интересные дискуссии на эту тему с замечательным художником, искусствоведом и философом Михаилом Константиновичем Ивановым (Михаил Константинович Иванов (род. 1944 г.) — художник, поэт. В 1980–90-е профессионально работал как иконописец, позднее вернулся исключительно к живописи и графике. Член Союза художников России. — Д. В.). Он тогда преподавал в Санкт-Петербургском Институте Богословия и Философии. Помню, как я наивно пытался доказать Михаилу Константиновичу, что святая Тереза Бернини и дырявые ботинки на деревянном ящике несопоставимы с точки зрения вечности… Михаил Константинович, конечно, и не думал уравнивать эти художественные явления, но ему было интересно выслушать мою аргументацию. (Созерцание инсталляции с дырявыми ботинками на одной петербургской выставке повергло меня в состояние уныния. Но, как потом выяснилось, из-за неодобрения этой самой инсталляции с ботинками из знаменитой в те годы Школы Творчеств был изгнан мой друг… Вот так дискуссии на тему искусства порой влекли за собой серьезные последствия. Я и сам был изгнан в те годы из Школы при Обществе «Открытое Христианство» за чрезмерное православие…)

- А я мог бы рассказать, как в те годы преследовался спродюсированный мною спектакль по одной из пьес Михаила Угарова…

- Да, зачастую неистово критикуются те или иные театральные постановки с точки зрения так называемых «консервативных ценностей», хотя, как правило, из-под личины «русских консерваторов» выглядывают бывшие партийные агитаторы. Блистательный аристократ граф Сергей Семенович Уваров, на которого так любят ссылаться эти «консерваторы», подобную публику просто выпорол бы на заднем дворе.

- Кризис обычно задевает несколько смежных областей. Поэтому, полагаю, проблемы есть не только у современного театра?..

- Можно сказать, что кризис переживает современное христианское искусство, вернее, не само искусство, а его восприятие в церковной ограде. Например, мы наблюдаем, к сожалению, не очень умную реакцию на хорошую выставку церковного искусства в Санкт-Петербурге.

- Вы о выставке в Феодоровском соборе?

- Да, я имею в виду интересную выставку современного церковного искусства под названием «Страсти Христовы. Поиск Бога», которая проходит в Феодоровском соборе. С моей точки зрения, эта выставка примечательна тем, что современные христианские скульптуры и их создатели-художники в рамках этой выставки получили возможность встретиться в храме со своим зрителем. Это очень важно, ибо таким образом не только происходит поиск новых форм церковного искусства под сенью храма, но в самом храме осуществляется встреча художника и зрителя. Если даже такая невинная выставка по непонятным причинам вызывает такую реакцию, то возникает вопрос: а чем призвана быть сегодня в наших храмах икона — произведением искусства или агитационным плакатом? Это глубокая проблема, на которую в свое время обратил внимание немецкий византинист Пауль Шпек, показавший, что спор иконоборцев и иконопочитателей в Византии в эпоху Исаврийской династии носил характер не столько богословской полемики, сколько политической борьбы, когда иконопочитатели обвиняли иконоборцев в «сарациномудрии», то есть в тайной склонности к исламу, а иконоборцы изобличали иконопочитателей в изобретении четвертой ипостаси и разделении Троицы… Вот нечто подобное, как мне кажется, происходит и сегодня в искусстве, причем не только в изобразительном искусстве, но и в театре, когда чьи-то творческие поиски для кого-то становятся поводом для поиска врагов, а театральные постановки или фильмы превращаются в блокнот агитатора.

- От кризиса в театре обратимся к кризису в кинематографе. Мне это легко сделать, поскольку после 1987 года я посмотрел всего несколько отечественных картин и по праву могу считаться в этой области полным профаном. Причем из увиденного лишь один фильм произвел на меня сильнейшее впечатление, а остальные я уже забыл. А что Вы думаете о современном кинематографе?

- Вы упомянули 87-й год, и мне сразу же пришла в голову картина Александра Александровича Муратова «Моонзунд» по роману Валентина Пикуля. Фильм действительно получился сильный, несмотря на официально-пропагандистскую линию матроса-большевика, приделанную к сюжету... Ну не стал бы никогда морской офицер, видевший своими глазами катастрофу Балтийского флота весной 1917 года, заводить дружеские отношения с одним из тех, кто уничтожал его сослуживцев в Гельсингфорсе и Кронштадте! Но, повторю, несмотря на все это, «Моонзунд» сильный фильм, в нем — одна из лучших ролей Олега Евгеньевича Меньшикова. При всем при этом, к сожалению, исторический кинематограф — даже если речь, как в случае с фильмом Муратова, идет об экранизации литературного произведения — в современной России практически умер. Какие действительно серьезные исторические картины, вышедшие в России за последние 15 лет, можно вспомнить? Пожалуй, «Очарование зла» Михаила Михайловича Козакова, «Роль» Константина Сергеевича Лопушанского, «Француз» и «Жила была одна баба» Андрея Сергеевича Смирнова. На этом перечень исчерпывается… Увы, большинство сравнительно молодых актеров и режиссеров — среди которых, уверен, есть немало талантливых личностей — сегодня скорее предпочитает конъюнктуру, съемки в бесчисленных сериалах…

- Как можно объяснить уход серьезного кино?

- Мы можем найти целый ряд причин. Важнейшую роль среди них, конечно, играет объективная смена поколений. Ведь первая половина XX века стала эпохой трагической и, одновременно, чрезвычайно спрессованной. Когда на протяжении жизни, в сущности, одного поколения произошли крушение Российской империи, русская революция, две мировые войны, сталинский террор… Мария Ростиславовна Капнист — русская дворянка, ставшая выдающейся актрисой, прошла через Гулаг (Мария Ростиславовна Капнист (1913–1993) — советская и украинская актриса. Заслуженная артистка Украинской ССР. — Д. В.).

М. Р. Капнист

Георгий Степанович Жжёнов, успевший сняться в фильме «Чапаев», потом отправился в сталинские лагеря (Георгий Степанович Жжёнов (1915–2005) — советский и российский актёр театра и кино, литератор, мемуарист, общественный деятель. Народный артист СССР. — Д. В.).

Г. С. Жжёнов

Михаил Михайлович Козаков в юности общался с Анной Ахматовой и Михаилом Зощенко и при этом — наш современник. Наши просвещенные соотечественники первой половины XX века видели очень много, но при этом они еще во многом сохраняли старую дореволюционную культуру. Трагический драматизм эпохи вырабатывал у многих актеров, писателей, режиссеров чувство времени, оттачивал восприятие ушедших людей и позволял их изображать и воплощать на сцене.
Помните, как говорила Анна Ахматова?

- Меня, как реку, суровая эпоха повернула…

Нынешняя эпоха — я говорю о последних тридцати-сорока годах — в художественном смысле удивительно бесплодна. Потеряно чувство стиля. Это отчасти связано и с влиянием массовой культуры, восстание которой описал еще Хосе Ортега и Гассет, но которая нанесла наиболее разрушительный удар именно там, где десятилетиями вытравлялось чувство культурной преемственности. Поэтому абсолютно закономерно, что настоящий, серьезный трагический материал, который дарит нам Анна Комнина, в наши дни практически не востребован. Чему удивляться, если сегодня нет ни одного хорошего — настоящего, серьезного, глубокого, а не развлекательного — фильма ни о Петре I, ни о Екатерине Великой, ни о Пушкине… Печально, но когда сегодняшние молодые актеры появляются на экране в форме декабристов, сразу чувствуется, что перед зрителем — ряженые. По сравнению с этим мелодрама 1975 года Владимира Яковлевича Мотыля «Звезда пленительного счастья» уже кажется шедевром исторической драматургии.

- Возвращаясь к театру. Вам не приходило в голову самому написать пьесу об Анне Комниной?

- Если идея создать пьесу об Анне у меня действительно созреет, я, пожалуй, попробую взяться за ее воплощение. Как говорил Михаил Михайлович Козаков, ссылаясь на своих учителей, литературное, поэтическое или сценическое творчество — это в первую очередь ремесло. Если это так, то историк просто обязан учиться этому ремеслу, чтобы рассказать современникам правду о своих любимых героях.

- Вы хотите описать для театра, по Вашим словам, «трагедию женщины, потерявшей все, но продолжающей как живая мумия по-царски жить в монастыре». Как Вам это видится — как масштабное, костюмное историческое полотно с множеством действующих лиц, либо, наоборот, камерное действо, в одном интерьере, с минимумом персонажей?

- Полагаю, что следует предпочесть второй, камерный вариант. Здесь я опять позволю себе обратиться к творческому наследию Михаила Михайловича Козакова. Помните, в свое время он играл или порой даже ставил сам прекрасные поэтические моноспектакли или спектакли с минимумом действующих лиц и декораций. Можно, например, упомянуть «Тамбовскую казначейшу» — моноспектакль с чтением произведения Лермонтова, «Последнюю любовь» — постановку по любовной лирике Тютчева или его моноспектакль с чтением басен Крылова. В таком жанре можно сосредоточиться на самой сути, когда ничто не отвлекает.

- То есть, Вам видится, может быть, даже моноспектакль с Анной?

- Не обязательно именно моноспектакль. Но камерный состав — непременно! И еще очень желательна поэтическая форма.

- Почему именно поэтическая форма?

- Склонность к поэтической форме — моя личная особенность. Поэзия всегда казалась мне наиболее удобной формой восприятия мира, описания мира, тем более, что эта форма абсолютно органична для средневекового человека. Илиада и Одиссея Гомера, Беовульф, Песнь о Роланде, Песнь о Нибелунгах, Вольфрам фон Эшенбах, не говоря уже о Пушкине, сопровождали меня со школьной скамьи. Пожалуй, первой книгой, которую я прочел самостоятельно от начала до конца, были «Легенды и мифы Древней Греции» Куна. Потом я довольно быстро осилил Илиаду в переводе Гнедича. А мое первое детское увлечение русско-византийскими древностями началось с «Руслана и Людмилы», которую мне по вечерам читала бабушка (Мария Капнист играла роль Наины в экранизации 1972 года «Руслана и Людмилы». — Д. В.).

Мария Капнист в роли Наины

К сожалению, светская византийская литература не оставила нам поэтических шедевров, сопоставимых с поэмами Гомера. Георгий Писида, Феодосий, автор поэмы «О взятии Крита» Никифором Фокой, либо неизвестные нам авторы баллад о Дигенисе Акрите и об Армуре — все это не тот уровень. Лучшие поэтические таланты в Византии уходили в церковную гимнографию. Я глубоко убежден, что текст Анны Комниной, изложенный в поэтической форме, мог бы стать очень хорошей основой для камерного драматического спектакля.

- Насколько, как Вам кажется, текст пьесы должен соответствовать оригинальному произведению Анны?

- Очень и очень непростой вопрос. С одной стороны — да, должен как можно более точно соответствовать. С другой — полагаю, что драматург может позволить себе определенную творческую, художественную свободу. Думаю, что не нужно быть прямо уж рабом сочинения Анны Комниной. Меня в свое время поразило, как Шекспир в трагедии «Генрих VI» изобразил Жанну д’Арк. Жанна Шекспира, желая доказать свою избранность, вступает в схватку на мечах с Дофином Французским и пробуждает в нем любовь. Едва ли этот эпизод имел место в реальности, но он очень верно передает характер отношений между Жанной и будущим Карлом VII. Думаю, что бурная жизнь Анны Комниной безусловно оставляет место для подобных метаморфоз.

- Если Вы напишете пьесу, неизбежно встанет вопрос о ее постановке, и Вам придется иметь дело с современным театром. Кому Вы предложите свое творение?

- Я бы хотел сам взяться за это рискованное предприятие…

- Как покойный Михаил Юрьевич Угаров, с которым я в свое время много общался в Москве. Он тоже, будучи драматургом, ставил свои пьесы.

- К сожалению, Михаила Угарова я не знал. Однако могу поделиться опытом общения с другим писателем и драматургом — Даниилом Натановичем Альшицем, писавшим под известным псевдонимом «Даниил Аль» (Даниил Натанович Альшиц (1919–2012) — советский и российский историк, источниковед, прозаик и драматург, сатирик. Доктор исторических наук, заслуженный деятель науки Российской Федерации, кавалер орденов Красной Звезды и Отечественной войны II степени. — Д. В.). Он был незаурядным человеком. В конце 1930-х годов учился на историческом факультете Санкт-Петербургского, в то время Ленинградского, университета. После университета Даниил Натанович воевал, потом сидел в ГУЛАГе… Он прожил насыщенную творческую жизнь. Никогда не забуду, как в уже далеком 2011 году на защите моей докторской диссертации в Санкт-Петербургском университете в конце дискуссии Даниил Натанович вышел на кафедру и высказал добрые слова поддержки в мой адрес, осадив тем самым некоторых заочно присутствующих неформальных оппонентов… Честно скажу, творчество Даниила Натановича мне не очень близко — все-таки он писал в определенную эпоху, — но пример этого незаурядного человека, умело сочетавшего талант историка и дарование драматурга, меня вдохновляет.

- Если Вы видите себя постановщиком спектакля, то каким Вам представляется его актерский состав?

- Это — сложнее всего, ибо я прекрасно понимаю, кто мог бы в спектакле играть из актеров старшего поколения. Например, роль императора Никифора Вотаниата великолепно сыграл бы Вениамин Борисович Смехов.

В. Б. Смехов

Но пока я не вижу никого из молодых актеров, кому оказалась бы по плечу подобная задача. Я знаю, что в последние годы в Петербурге возник целый ряд новых театров, иногда даже основанных молодыми актерами — «Мастерская», «Этюд-Театр» и другие, — но мне не довелось пока познакомиться с их творчеством, увы!

- К вопросу о ремесле. Вы можете самого себя представить на сцене в постановке собственной пьесы? И если да, то в роли кого?

- Пожалуй, в роли Льва Диакона или Вольфрама фон Эшенбаха, хотя это уже совсем другая история…

А. Ю. Митрофанов с "Алексиадой". Фото 19 апреля 2021 года

Конечно же, я — не актер, но творческий поиск, попытка представить своих героев нередко заставляют историка становиться писателем, драматургом или даже артистом. Не ради какого-то графоманства или лицедейства, а ради того, чтобы затронуть в своей собственной душе такие струны, которые могут быть созвучны внутренним переживаниям исторических персонажей. Только тогда история становится искусством, а именно так определял нашу дисциплину ее отец — Геродот.

- Может ли такое случиться, что в итоге Вы уйдете в другую профессию — в писательство, драматургию и т. д.?

- Нет, не думаю. Быть историком — мое призвание. И свои литературные опыты я рассматриваю лишь как часть этого призвания. Историк — настоящий историк, — как и настоящий писатель или артист, пропуская внутренний мир героя через свою душу, всегда тем не менее остается самим собой. Я могу воспринимать Анну Комнину или Софью Алексеевну, Вольфрама фон Эшенбаха или Прокопия Кесарийского, Екатерину Великую или Анну Далассину как внутренне бесконечно близких мне людей, но, обращаясь к ним в творчестве, я должен адекватно осознавать свое собственное место. В этом и заключается отличие писательского ремесла от реконструкции, от маскарада, остающихся уделом ряженых… И если мы в своем ремесле прославляем Творца и красоту Его творений, тогда обязательно произойдет то, о чем предупреждал Иосиф Бродский:

- … Но, когда на дверном сквозняке
из тумана ночного густого
возникает фигура в платке,
и Младенца, и Духа Святого
ощущаешь в себе без стыда;
смотришь в небо и видишь — звезда.

- Завершая нашу с Вами вторую беседу, которая несколько неожиданно сменила тему с Анны Комниной на театр и кино, хочу задать лежащий на поверхности вопрос. В наших беседах несколько раз упоминался Вольфрам фон Эшенбах. Он Ваш следующий герой?

- Как знать?!..

Продолжение следует...