А. Ю. Митрофанов: «Изучение церковного права особо важно в контексте развития правосознания в России»

А. Ю. МИТРОФАНОВ: «ИЗУЧЕНИЕ ЦЕРКОВНОГО ПРАВА ОСОБО ВАЖНО В КОНТЕКСТЕ РАЗВИТИЯ ПРАВОСОЗНАНИЯ В РОССИИ»

Накануне открытия нового научно-просветительского проекта, посвященного изучению церковного права, состоялась беседа директора Издательства Д. В. Волужкова с его руководителем – доктором исторических наук, профессором СПбДА А. Ю. Митрофановым.

Д. Волужков: Андрей Юрьевич, завтра открывается наш новый научно-просветительский проект по церковному праву. 
А. Митрофанов: Да, который во всех новостях назван «Кафедра теории и истории церковного права» …

Д.В.: По Вашей интонации я чувствую, что Вы придерживаетесь мнения – слово «кафедра» в названии научно-просветительского проекта употреблять не стоит. Нас могут не так понять ... 
А.М.: Совершенно верно. Здесь следует иметь в виду, что перечень кафедр как структурных подразделений Духовной Академии утверждается Учебным Комитетом и связан с официальной аккредитацией, учебными планами и т.д. Поэтому использование нашим центром или обществом ревнителей истории и теории церковного права названия «кафедра» действительно связано с риском внесения определенной путаницы в понимание наших задач. Мы употребляем данное название исключительно в символическом контексте, не официально. Наш форум не претендует на какой-либо формальный статус в рамках учебного процесса. Наверное, было бы более точно обозначить его как общество или центр по изучению истории и теории церковного права.

Д.В.: Моя бы воля, я бы присвоил нашему проекту имя Тимофея Васильевича Барсова. Во-первых, как глубоко советскому человеку мне нравится, когда что-то носит чье-то имя. Во-вторых, я написал в «Христианское чтение» статью о Барсове…
А.М.: В которой приписали Барсову свои умозаключения! 

Д.В.: Да, позволил себе такую вольность. Жду не дождусь реакции профессиональных историков. Но, возвращаясь к Барсову, есть идея проект назвать не «центр», а «общество изучения церковного права», сокращенно – «Барсовское общество». 
А.М.: Я бы еще добавил, что в традиции ношения чьего-то имени изначально нет ничего советского. Многие полки русской императорской армии носили имена своих августейших или почетных шефов. Многие церковные братства в Российской Империи носили имена святых покровителей. Личность Тимофея Васильевича Барсова, на мой взгляд, является достойным образцом и примером для людей, желающих заниматься церковным правом.

Д.В.: Итак, поговорим о теории и истории церковного права. Кстати, Вы обратили внимание, что на нашу встречу я пришел одетый в Вашем традиционном стиле? 
А.М.: Разумеется, обратил. А я решил вдруг, неожиданно для самого себя, одеть пиджак. Интересный обмен мнениями…

Д.В.: Давайте сразу договоримся, что эту тему мы обсуждать не будем. 
А.М.: Я даже заранее знаю, что Вы имеете в виду. Конечно, обсуждать эту тему мы не будем прежде всего в силу того, что она предельно не интересна с точки зрения церковного права. Не следует путать политическую конъюнктуру, этнофилетизм и фундаментальные вопросы канонического предания Церкви.

Д.В.: Любопытно, что наш разговор о церковном праве происходит не в профессорской и не в Книжной гостиной, а за столиком у кофейного автомата в Академии. Сразу вспоминается СССР, диссиденты, «Сайгон» … Как Вы думаете, говорить сегодня о церковном праве серьезно – это диссидентство или как?

А.М.: Ну, за столик мы пришли просто фотосессии ради, а заодно и кофе попить… А если говорить серьезно, то мне кажется, простите за тавтологию, что в серьезном разговоре о церковном праве нет никакого диссидентства. Разумеется, в околоцерковной среде есть определенные диссидентские группировки, которые отслеживают шаги священноначалия и по любому поводу обвиняют тех или иных лиц в измене православию. Достаточно вспомнить один скандально известный интернет-форум, на котором несколько лет назад была развернута оголтелая кампания после встречи с папой Франциском в Гаване, а сегодня на этом же форуме регулярно воспевают осанну отлученному от Церкви большевистскому диктатору Иосифу Сталину. Однако настоящая церковная наука не имеет ничего общего с подобным околоцерковным диссидентством. Будем надеяться, что наш проект будет следовать именно принципам церковной науки.

Д.В.: Вот тут некоторые говорят – а почему именно Митрофанов возглавил проект по церковному праву? Он же не юрист! Что Вы на это ответите?

А.М.: Проблема заключается в том, что юристы – это специалисты, работающие, как правило, с действующим законодательством. Право Православной Церкви в полном объеме давно не действует, но при этом те каноны, которые не действуют, формально не отменены до сих пор. Например, правило 40-е святителя Василия Великого запрещает рабыне вступать в брак вопреки воле своего господина. Полагаю, не нужно объяснять, почему это правило не актуально сегодня. Или другой пример – каноны Константинопольского синода при патриархе Иоанне Ксифилине в XI веке запретили рукополагать в священный сан человека, который был связан церковным обручением с одной девицей, а затем женился на другой. Эти каноны не вошли в Книгу Правил, но они действовали в Византийской империи. Как быть с ними? Разобраться в этом сложнейшем материале может только историк, знающий контекст той эпохи, которая породила те или иные церковные правила. Кроме того, теория права неразрывно связана с историей философии, с эволюцией политических учений в Античности и в Средние века. Исследование Античной и Средневековой цивилизаций представляет собой сферу деятельности профессионального историка.

Д.В.: А у Вас нет желания получить еще и правовое образование? 
А.М.: Да, это было бы очень интересно. Однако я рассматриваю эту идею как отдаленную перспективу. Сразу же возникает вопрос, где получать подобное правовое образование?..

Д.В.: Ну, здесь приходится разделять юридическое образование и знание церковного права. Оно, церковное право, практически исключено из курсов теории и истории государства и права светских вузов. Так, лишь слегка упоминается. Тем любопытнее поинтересоваться у профессиональных юристов – у наших друзей Александры Андреевны Дорской, Романа Юлиановича Почекаева и других – как они пришли к изучению церковного права. У меня, наконец…
А.М.: Было бы прекрасно, если бы Вы сделали доклад на нашем семинаре на тему «Право Православной Церкви глазами профессионального юриста». Это было бы важно для того, чтобы историки, каковых среди любителей византийской правовой традиции все-таки большинство, могли посмотреть на византийское право под новым углом зрения. В российском византиноведении долгое время шла полемика между Михаилом Яковлевичем Сюзюмовым (1893-1982) и Александром Петровичем Кажданом (1922-1997) относительно характера и предназначения «Василик» – масштабного свода византийского права, созданного на греческом языке в период правления Василия I Македонянина (867-886) и его сына Льва VI Философа (886-912). «Василики» по сути представляли собой систематический корпус в той или иной степени актуальных законов из Кодекса Юстиниана, Новелл, Дигест и Институций в греческой редакции. Вскоре после создания «Василики» обросли целым корпусом схолий и были сведены в Синопсис. Если Сюзюмов предполагал, что «Василики» сохраняли значение действующего права Византийской Империи, ознаменовали собой возрождение римского права в новых исторических условиях, то Каждан утверждал, что большинство законов из «Василик» давно утратило значение к моменту своего официального издания и «Василики» следует воспринимать в специфическом контексте византийской культуры. С точки зрения Каждана этот сборник был памятником греко-римской правовой мысли VI века, и служил для судей своеобразной иконой, эталоном права, но не был сборником действующего права в западно-европейском смысле. Снова мы сталкиваемся с дилеммой: «Василики» имеют большую ценность для историка или для юриста? Между тем «Василики» были наполнены законами в отношении Церкви, на которые потом ссылались византийские канонисты, в частности, Феодор Вальсамон. Аналогичная ситуация сложилась позднее и в Священной Римской Империи. Дело в том, что император Фридрих Барбаросса (1152-1190) сделал Кодекс Юстиниана, латинскую редакцию Новелл, Дигесты и Институции корпусом действующего права Священной Римской Империи. Вскоре родилась целая школа глоссаторов, наиболее известными из которых стали Ирнерий и Аккурсий. Однако, официальный статус Corpus juris civilis вовсе не означал, что в Империи действовали все законы, его составляющие. Как разобраться в подобной ситуации и отличить действующие законы от умерших? Как понять характер изменения правовой терминологии и изучить новые социально-политические реалии, которые могут скрываться за неизменными фразами старинных законов? Здесь необходимо комплексное исследование историков и юристов.

Д.В.: Итак – мы все-таки будем заниматься теорией или историей церковного права?
А.М.: Полагаю, что теория права не может изучаться в отрыве от его истории. Сложность историко-правовых исследований в России заключается в том, что в нашей истории, к сожалению, имел место радикальный разрыв правовой преемственности. Многие европейские страны переживали революции. Однако ни Нидерландская революция, свергнувшая власть испанского короля Филиппа II в Голландии, ни Английская революция, низложившая Стюартов в Англии и Шотландии, ни Французская революция, низвергнувшая Бурбонов, не отменяли весь корпус предшествующего законодательства, которое существовало в этих странах. Эти революции не покушались на государственные институты. Только большевистская революция в октябре 1917 года привела к полному уничтожению всей правовой, судебной и государственной системы, существовавшей в России.

Д.В.: Позвольте, а как же тогда Гражданский кодекс РСФСР 1922 года, в котором сказано: «Споры о праве гражданском разрешаются в судебном порядке. Отказ от права обращения к суду недействителен (Статья 2)», «Отношения земельные, отношения, возникающие из найма рабочей силы, и отношения семейные регулируются особыми кодексами (Статья 3)». А как же «Кодекс законов об Актах гражданского состояния, Брачном, Семейном и Опекунском праве» от 22 Октября 1918 года? 
А.М.: Вспомните, каковы были первые шаги советской власти в сфере юстиции? Декрет о суде № 1, принятый Совнаркомом 5 декабря (н.с.) 1917 года, объявлял, что советские суды «руководятся в своих решениях и приговорах законами свергнутых правительств лишь постольку, поскольку таковые не отменены революцией и не противоречат революционной совести и революционному правосознанию». Еще раньше 24 ноября 1917 года вышел декрет ВЦИК «Об уничтожении сословий и гражданских чинов», который означал ликвидацию гражданских прав целых категорий граждан России. Декрет о суде № 2, принятый ВЦИК 20 февраля 1918 года, объявлял о создании «народных судов», выборы в которые осуществляли местные советы – т.е. структуры, не имевшие никакого легитимного статуса. Спустя год после захвата власти большевиками 30 ноября 1918 года ВЦИК принял постановление, согласно которому в приговорах советских судов окончательно запрещалось ссылаться на «законы свергнутых правительств», т.е. на Свод законов Российской Империи. Но самая главная проблема заключается в том, что еще 23 ноября (н.с.) 1917 года, т.е. спустя две недели после захвата власти большевиками Правительствующий Сенат – высшая судебная инстанция Российского государства, вынес квалификационное решение, в силу которого любые действия советской власти признавались незаконными и лишенными какой-либо юридической силы. Следовательно, с точки зрения юстиции Российского государства любые законы, декреты и кодексы советской власти были a priori нелегитимными и незаконными.

Д.В.: Да, но Ваш аргумент не опровергает мой вопрос. В 1922 году власть принимает Гражданский кодекс, в котором содержатся абсолютно правовые и цивилизованные нормы («отказ от обращения в суд…»), которые и сегодня находятся в гражданском законодательстве России. Вопрос остается…
А.М.: Мы сейчас говорим о проблеме правопреемства, а в советском Гражданском кодексе 1922 года нет никакого правопреемства с дореволюционным законодательством, нет ссылок на дореволюционные законы. Да, некоторые общие нормы выглядят вполне приемлемым образом, однако в этом же Гражданском кодексе 1922 года присутствуют и явно противоправные нормы. Например, примечание 1 к статье 59 закрепляет результаты большевистской экспроприации, т.е. тотального ограбления граждан России, проведенного в период «военного коммунизма»: «Бывшие собственники, имущество которых было экспроприировано на основании революционного права или вообще перешло во владение трудящихся до 22 мая 1922 г., не имеют права требовать возвращения этого имущества». Что такое «революционное право»? Где тут правовые и цивилизованные нормы?

Д.В.: Да, к сожалению, здесь мы видим недобрую традицию российского законодательства употреблять весьма расплывчатые юридические формулировки, которые разными правоприменителями могут истолковываться как угодно расширительно…
А.М.: А если мы возьмем советский Уголовный кодекс 1922 года, то нам станет понятно, какие принципы лежали в основе советской правовой системы. Например, статьи 57, 58, 59 о «контрреволюционных преступлениях» должны были обеспечить сохранение власти партийной номенклатуры ВКПб, сохранение тоталитарного режима и его идеологии. Конституция РСФСР 1918 года в статье 65 устанавливала категории населения, лишенные политических прав. Как правило, представители этих категорий населения, например, офицеры, священники, дворяне, казаки, купцы уже потеряли значительную часть своих прав по упомянутому выше декрету «об отмене сословий и гражданских чинов», а советская Конституция окончательно поражала этих людей в политических правах исходя из их социального происхождения. Подобные нормы санкционировали тот классовый террор, который стоил народу России миллионов жизней и который позволяет говорить если не о тождестве, то о глубинной, сущностной близости русского большевизма и германского национал-социализма. В связи с этим далеко не случайно, что один из первых юридических актов Белого Движения – политическая программа генерала Корнилова, опубликованная 2 февраля 1918 года, первым пунктом провозглашала «Восстановление прав гражданина», т.е. предполагала безусловное упразднение всех декретов советской власти и их противоправных последствий.

Д.В: Можно ли сказать, что последствия большевистской революции влияют на современное положение Православной Церкви в России и на церковное право? 
А.М: Современная Россия, к сожалению, так и не стала правопреемником Российского государства, существовавшего до октября 1917 года и продолжавшего свое существование до 1922 года на территориях, подконтрольных Белой армии. Ни один закон Российской Империи в современной России не действует. При этом современная Россия является не просто правопреемником, а прямым продолжателем СССР. Важнейшие государственные институты современной России ведут свое происхождение от институтов Советского государства. Например, вооруженные силы считают себя продолжателями РККА, спецслужбы считают себя продолжателями ВЧК и т.д. В этих условиях только Православная Церковь в России остается единственным институтом, правовая система которого связывает современное российское общество не только с Российской Империей, но и с Византийской Империей, благодаря которой, напомню, норманнские конунги в X веке смогли объединить дикие племена в единое древнерусское государство. Поэтому изучение церковного права представляет собой предмет особой важности в контексте развития правосознания в нашей стране.

Д.В.: Мне кажется, что Вы воспринимаете наш проект как более исторический…
А.М.: Наверное, это неизбежно, учитывая мои интересы и мое образование. Тем важнее для нашего проекта участие в нем профессиональных юристов. Православная Церковь давно испытывает острую необходимость в новой кодификации церковного права, которая позволила бы создать кодекс актуально действующего канонического права (в более широком смысле – кодекс церковного права).

Д.В.: Но почему же мы говорим лишь о кодификации? А разве проблема современного толкования канонов не менее актуальна?
А.М.: Серьезная кодификация церковного права предполагает новое формулирование древних канонических принципов на адекватном пастырском языке. Главным критерием толкования канонов должна быть его верность духу Священного Писания. И здесь особо хочу отметить, что фундаментальной проблемой нашего общества является правовой нигилизм, отношение к праву как к «праву сильного». Вот недавно в связи с очередным военно-историческим юбилеем мне довелось услышать мнение о том, что 30 лет назад советский «ограниченный контингент» в Афганистане защищал законное правительство (sic!). Тогда сразу возникает вопрос – кто же из членов этого правительства был «законным»? Мохаммад Наджибулла, свергнутый собственными солдатами? Хафизулла Амин, расстрелянный спецназом КГБ СССР в собственном дворце? Нур Мохаммад Тараки, задушенный подушкой по приказу Хафизуллы Амина? В силу каких обстоятельств диктатура Народно-демократической партии Афганистана была более «законной», чем диктатура принца Мухаммеда Дауда? И Дауд и НДПА одинаковым образом приходили к власти в результате вооруженного переворота. Какими критериями руководствуются бряцающие наградами политруки, объявляя по прошествии 30 лет «законными» тех или иных своих сателлитов? Ясно какими: «кто за нас, тот и законный». Вот этот совершенно дикий подход к законности совершенно чужд христианскому отношению к праву, ибо христианин призван следовать заповеди Господа Иисуса Христа, сказавшего: «Не моя воля, но Твоя да будет» Лк. 22: 42.

Д.В: Вы полагаете, что изучение права Православной Церкви, Византийского права поможет преодолеть правовой нигилизм? Насколько вообще Византийское право было христианским? 
А.М: Несомненно, поможет. Достаточно вспомнить, что римско-византийское право на протяжении веков оказывало значительное влияние на формирование романо-германской правовой традиции и, следовательно, лежит в основе современного правового государства. Византийское право в виде Кодекса Юстиниана и Новелл византийских императоров было пропитано духом христианства. Каноны Православной Церкви имели в Византийской Империи статус государственных законов. Поэтому изучение синтеза христианства и римского права, лежащего в основе Византийской правовой системы, представляется мне совершенно необходимым условием как для развития правовой культуры в нашем обществе, так и для подготовки возможной кодификации церковного права. Разумеется, многие псевдо-ревнители благочестия сразу же начнут пугать людей жупелом нео-обновленчества. Но эти пугала возникают именно на почве незнания канонов Православной Церкви.

Д.В.: То есть Вы считаете, что, изучая именно Византийское право, можно найти решения сегодняшних проблем церковного права?
А.М.: Да, несомненно. Источники византийского или, как говорили в XIX веке, греко-римского права представляют собой фундамент всего внутреннего строя Православной Церкви. Комплексное изучение Кодекса Феодосия, Кодекса Юстиниана, Дигест, Новелл, Номоканонов, Василик, Эпанагоги и т.д. дает возможность ответить на многие вопросы, которые ставит перед Православной Церковью современная жизнь.

Д.В.: Боюсь, комплексное изучение даже части перечисленного Вами – колоссальный по объему и времени проект…
А.М.: Необходимо с чего-то начинать и дерзать. Вот недавно вышла моя монография, посвященная церковным Соборам позднеримской Италии. Можем рассматривать выход этой работы как первый закладной кирпич. Очень богатый материал для изучения церковно-имущественного права дают акты императоров и королей периода Крестовых походов, когда в Европе – преимущественно в Германии, Италии и во Франции – происходило активное заимствование некоторых элементов византийского ктиторского права. Следующая моя книга будет посвящена церковной политике французского короля Филиппа Августа и отражению этой политики в юридических актах.

Д.В.: Как Вы вообще видите публикационную активность проекта? Что, где и как публиковать?
А.М.: Полагаю, что в рамках нашего проекта будет организован некий постоянно действующий научный семинар. Материалы этого семинара можно будет периодически публиковать в специальной рубрике, посвященной церковному праву, в журналах «Христианское чтение», «Русско-Византийский Вестник» и «Вестник Исторического общества».

Д.В.: Кстати, о семинаре. У нас уже ежегодно проводится научная конференция по церковному праву. И пока проводится без участия нашего проекта. Как думаете, наш проект что-то новое внесет, добавит? Или конференция прекрасно обойдется без нас, как обходилась до сих пор?
А.М.: Полагаю, что семинар по церковному праву мог бы стать постоянным представительством оргкомитета конференции. Как говорит мой учитель профессор Галина Евгеньевна Лебедева, семинар – это кухня науки. Наш семинар может помочь всем интересующимся – в первую очередь студентам и аспирантам Академии – наметить круг тем, которые затем можно представить на конференции.

Д.В.: Как Вы думаете, произведет ли деятельность нашего проекта какой-то всплеск в науке церковного права, если таковая вообще существует? 
А.М.: Трудно сказать. Полагаю, что наши гуманитарные науки пребывают сегодня в состоянии глубокого кризиса. Это связано с целым рядом причин, в частности, с тем, что свобода слова в нашем обществе сжимается как шагреневая кожа, и в людях начинает просыпаться, казалось бы, давно забытая самоцензура. Научное творчество систематически подавляется диктатом бюрократов, которые кормятся за счет системы образования и насаждают идеологические клише в области истории и религиоведения. Будем надеяться, что наша Духовная Академия впредь останется тем оазисом свободы, который позволит нам подготовить упомянутый Вами всплеск науки о церковном праве.

Д.В.: Полагаю, Андрей Юрьевич, нам стоит продолжить наш разговор о церковном праве и нашем проекте в конце апреля. Как раз пройдет ежегодная студенческая конференция, и там ожидается секция по церковному праву…
А.М.: Дмитрий Владимирович, я согласен, будем надеяться, что мы услышим на этой конференции интересные доклады, что будут дискуссии, и перспектива развития нашего Барсовского общества станет более очевидной. Лично я хотел бы сделать доклад либо на упомянутой конференции, либо на первом заседании нашего семинара о правовых воззрениях Альберта Великого – учителя Аквината, который был современником Филиппа Августа, Людовика Святого, Фридриха II, и одновременно был прекрасным знатоком Аристотеля – философа, первоначально запрещенного Папством.